холодного и спокойного слона, я планировала накусаться перед смертью. Даже в зеркале было видно, что он выше меня на минимум две головы и шире раза в три-четыре. Драгоценности на его шубе сверкали так же, как и на моем платье.
— Кто сказал ей?! — рявкнул страшный голос, а Карачун посмотрел на притихших Бурана и Метелицу. Те опустили головы, переглядываясь украдкой.
— Сама догадалась, — встала я на защиту волонтеров, загородив их собой. Я не сводила взгляда с мужа. — Или ты думаешь, что я совсем дура? Ты мне лучше скажи…
Ох, что я творю?
Хотя, я просто спасаю свой опальный штаб!
— Скажи мне, неужели тебе так нравится людей губить? А? Ты что? От этого удовольствие получаешь? — глотая слезы, произнесла я.
Слезы льдинками скатились по щекам и зазвенели по полу.
— Да как ты можешь! Да я ненавижу тебя! Да если бы я знала, кто ты, я бы никогда бы не согласилась! Лучше уж с качелью на морозе, чем с тобой! — произнесла я, слыша, как ветер за окном крепчает.
— Это тебе за Маринку! — кричала я, ударяя кулаками его грудь. — Ей было шесть лет! Шесть! Мы искали ее три дня! Три дня мы мерзли в лесу, чтобы найти ребенка! А потом что? «Стоп поиск! Найдена. Погибла!» Да я когда по рации услышала, ревела еще потом две недели! А Игорюшка? Думали, всего шесть часов! Верили, что успеем! Все шансы были! Родители вовремя спохватились, что он с горки не вернулся! А он замерз через три часа… Лег под кустик, как зайчик маленький… Свернулся калачиком и замерз… Я первая его куртку увидела, желтую… Снегом присыпанную! До последнего надеялась…
Я изо всех сил била его в грудь, пока слезы льдинками падали и разбивались.
— Я его на руках несла! Я! А он как живой лежал! Просто глазки закрыл…
Меня уже было не остановить! Да я его сейчас убью! Своими руками убью! Задушу! Допрыгну и задушу!
— Да я тебе сейчас столбик термометра отобью! — кричала я, бросаясь на его грудь в бессильной злобе. — Да я тебе сейчас снежки оторву!
Ветры завывали, но не усиливались.
— А ты мне нравишься, — послышался голос, когда я смахнула льдинки слез. — Ты хоть знаешь, кому собираешься бросить вызов? Я — древнее божество…
— Настолько древнее, что еще помнит, как грел озябшие ладошки у костра инквизиции и кормил с рук доверчивых динозавриков? — выпалила я.
Глава девятая. Потетешкай зюзю
Я уже выбивалась из сил, понимая, что срываюсь на плач и сползаю по его груди, обессилив от злости и слез. Удары становились реже и слабее. У меня не было даже сил, чтобы ударить его, как следует.
Такое чувство, что я пытаюсь сделать перестановку и сдвинуть тяжелый шифоньер, приколоченный к полу.
Меня подхватили одной рукой и не дали стечь на пол.
— Ненавижу, — сквозь слезы прошептала я, глядя ему в глаза. — Если бы вы знали, как я вас ненавижу…
— Все? Выплакалась? — спросили меня, грубовато прижав к себе.
В недоумении, я застыла, чувствуя, как огромная лапища возит меня лицом по драгоценностям. Я чувствовала, что у меня не щека, а морковка на терке.
— Полегче стало? — снисходительно спросил Карачун. — Ну поплачь, поплачь. Все вы плачете… Да не все моими подарками разбрасываются… Чем не угодил? Серебра мало? Золота мало? Камней драгоценных мало насыпал?
— Пу-пустите! — простонала я, понимая, что еще немного, и мне понадобится пластическая операция. Я вырвалась и отшатнулась, путаясь в чужой шубе.
— А насчет людей, — послышался голос. Взгляд его тут же стал суров. — Даже не упрашивай. Пускай замерзнут все. Чтобы другим неповадно было. Чтобы трижды подумали, перед тем, как в лес зимой идти…
Меня отмело на пару шагов. Я никогда не чувствовала такой стужи. От него расходились студеные ветра.
— Ой, че там творится? — послышался голос Бурана. — Вот, сейчас ветра разгуляются. Будет им наука.
Он смотрел в окно, а меня относило ветром в сторону стены, где уже сидела волчица.
— Хочешь спасти людей? Перед лаской он не устоит… — послышался тихий голос волчицы. В вое разгулявшихся ветров я его едва слышала.
— А где мне ласку взять? — растерялась я, сражаясь с лютым ветром. У меня в лесу пока не было знакомых ласк. Ни ласк, ни хорьков, ни куниц…
— Лаской его, лаской, — тихо убеждала волчица, тревожно поглядывая и поджимая уши. Сама метель боялась гнева хозяина.
— А ласка точно выживет? — удивлялась я все больше и больше. — Просто жаль зверьком его мутузить!
— Поласкай его, — шептала перепуганная волчица. — Давненько он у нас так не лютовал.
— В чем? — спросила я, чувствуя, как меня просто сдувает с места. — В чем я должна его полоскать!
Мне кажется, она сейчас взвоет!
— Поласкать, нежить! — подсказывала волчица.
— Какая нежить? О чем ты? Какие зомби? Зачем мне их стирать! — не понимала я, борясь с ветром. — Да скажи ты уже нормально! Что делать!
— Приголубь его, — сдалась волчица.
— Какие зомби — голуби! — я едва не плакала. Мало того, что тут еще ветер, так еще и зомби — голуби. Я не понимаю! Нормально сказать нельзя?
— Потетешкай его! — рявкнул на ухо Буран. — Потетешкай зюзю…
Все. Я сдаюсь. Сколько людей замерзнет насмерть, если я не потетешкаю зюзю!
— Да тетешкай его! — требовали бессовестные звери.
— Это как вообще! Пусть несет свою зюзю! Как-нибудь оттетешкаю! Да что ж такое! — мне хотелось плакать. — Нормально скажите! Я не умеют тетешкать! Я даже не знаю, что это такое!
— Бедная девка, — послышался вздох Бурана. — Не тетешкал ее никто! Как росла — не ведомо! Мало пестовали ее!
— Нет, пестовали как раз достаточно! — выдохнула я, чувствуя себя пациентом дурдома.
— Так пестуй его! — на меня смотрели, как на умалишенную. — Чего стоишь!
— Я бы его «отпестила», — простонала я, чувствуя, что жизнь меня уже весьма оттетешкала и отпестила. — Чем мне его… эм… «пестить»?
— Люби его! О! — нашла слово волчица. — Лаской, любовью… Погладь… Он у нас это дело любит. Перед лаской устоять не может!
— Ах, вы про обнимашки? — с ужасом облегчения выдохнула я, глядя на Карачуна. Наконец-то мы друг друга поняли! Ну надо же! А сразу нельзя было сказать?
Так, осталось взять себя в руки и подойти к нему, пока не поздно. Не хочу представлять, что в лесу творится!
— Быстрее! — гнали меня Метель и Буран. Я подошла и робко погладила мужа по шубе. Чувство в душе было просто ужасное! Как можно гладить того, кого ненавидишь? Моя рука осторожно провела по его шубе еще раз.
Он словно не
